Марина Колдобская

Роза есть роза есть роза


Марина Колдобская

Роза есть роза есть роза

Живопись, коллаж

30.10.2008 - 22.11.2008

Санкт-Петербург

О выставке

«Читатель ждет уж рифмы розы ; на вот, возьми ее скорей». А.С.Пушкин

Да, выставка, про «вечное» – р о з ы! Точнее про розу, как определенный штамп, троп, фетиш и символ, в котором можно увидеть универсальность и постоянство одного из важнейших образов европейской культуры. Марина Колдобская, правда, не мыслит так патетически и пиитически. Художница с присущим ей скепсисом и недоверием ко всякого рода устойчивым культурным, социальным, политическим и всяким прочим фетишам и символам не прочь их всех развенчать. В данном случае, сделать это трудно, по причине того, что… роза – живая, и прежде чем стать чем-то отстраненным и отвлеченным, она успевает прожить короткую, но яркую жизнь: из бутона превратиться в цветок, потом увянуть и опасть. Кроме того к ней, по собственному признанию автора, тянет и тянет возвращаться – «вообще, это такая время от времени возникающая обсессия, типа навязчивости (Вити Мазина тут не хватает с его фрейдизмом). Ну, вот хочется розочки писать, вроде как пирожные лопать. Хотя знаю, что вредно».

Вот видите, как сложно браться за эту тему, не впав в сентиментальность, не поддавшись очарованию этого цветка. Впрочем, Марина Колдобская сама прекрасно осознает губительную двойственность предмета ее живописного внимания. Писать красоту, одновременно стремясь эту красоту развенчать – это ведь характерная модернистская позиция остранения, когда художник играет не на повышение, возгоняя градус поэтического чувства, а, наоборот, принижая предмет изображения. Так в русском искусстве мистическая голубая роза символистов стала снова живой и настоящей у акмеистов, чтобы затем стать дешевым ярмарочным цветком у Ларионова и Ко. Колдобская стремится учесть и то и другое и третье, и еще множество других вариантов обращения к розе в искусстве ХХ века.

Прежде всего, Колдобская соединяет экспрессивную, «дикую» живопись, своего рода яростный спонтанный каллиграфический жест письма с большеформатной цветной фотографией, вызывающе броской, рекламной. Правда открытого импульсивного жеста и фальшь гламурного образа – кажется, из столкновения двух полярностей должен возникнуть парадоксальный образ – отталкивающий и притягательный одновременно. Впрочем, кто и что предпочтет из двух разных половинок. Розочки – давняя страсть художницы, они не дают ей покоя своей очевидной и вызывающей откровенностью красоты, а Марине не свойственно видеть все «в розовом свете», поэтому упитанные махровые розы с сочными полнокровными соцветиями – нежно алыми, «чайными», бордовыми погружены в сонм хаотического и дерзкого черного, мрачного, тяжелого, норовящего их сожрать без остатка. Разгулявшийся черный вихрь, хоть и образует мрачный куколь вокруг нежных цветков, написан на золотом или же серебряном фонах, что окончательно уводит нас если не в кладбищенскую тему (бронза и серебрянка + цветной пластик), то в сторону иконного инобытия.

И вот уже появляются Египет и Византия, и благоухающие синие розы своим арнувошным орнаментальным ритмом уводят наши взоры к сверкающим золотом и лазурью смальтам и эмалям Средиземноморья. «Золото - типа вечность, черное - типа смерть, роза - типа вагина. Знак соблазна. В общем любовь-кровь-морковь. Недостижимость рая. Причем как земного, так и небесного. Голубенькое оттуда» - говорит нам сам автор, расставляя точки над i.

Но сказка заканчивается быстро, о чем собственно не забывает напоминать нам сама живопись. Грубая ободранная поверхность гофрокартона, выкрашенная дешевой серебрянкой, представляется колючей металлической сеткой поверх которой неловко нанесен слой штукатурки. Весь благолепный гламурный арсенал летит ко всем чертям в бросовой, трэшевой фактуре, в рваной черной живописи, зияющей не то гротескными театральными тенями не то мрачными могильными провалами. Апофеоз смерти, красоты и пошлости дан в самом ультрафорсированном и радикальном ключе – с барочной патетикой и контрастами, монументально и пафосно. Роза – это красивая, но маска, в ней есть и правда и ложь, хорошее и плохое, красивое и уродливое. Представить ее именно как арену страстей и борьбы разных начал, не заглушив ни одно из них – может быть эту мысль так полемически запальчиво хотела донести нам Марина?

 

Глеб Ершов